Том 9. Три страны света - Страница 100

100

Зато на горе, где стоял Тульчинов, все было покрыто свежей зеленью и цветами. Вдали виднелся лес в утреннем тумане, который, покидая землю, будто нехотя, медленно поднимался к небу, оросив при прощаньи изобильными слезами каждую травку. Вся зелень была влажна, и на листьях висели капли росы, сверкавшие, как брильянты, и готовые упасть при малейшем дуновении ветра. Казалось, вся растительность плакала о скоро промчавшейся ночи, как плачет красавица, проводившая своего возлюбленного: слезы, отуманившие ее глаза, придают ей еще больше прелести. Цветы, защищаемые туманом от лучей солнца, лениво расправляли свои сложившиеся листочки и долго хранили капли влаги. Величаво поднималось солнце из тумана, рассыпая свои горячие лучи всюду, и, наконец, почувствовав его могущество, цветы обернули свои головки к его лучам, как бы прося солнце высушить их слезы. Птицы радостно пели, перелетали с дерева на дерево, прыгали с сучка на сучок и перекликались, с жадностью прикладывая свои носики к листьям дерева.

Городскому жителю редко случается видеть природу, особенно встречать утро среди лесов. А когда и случается ему засидеться в гостях за картами до рассвета, так, возвращаясь домой, он страшно зевает, глаза его сжимаются, голова тяжела, и прекрасное утро, напротив, сердит его, потому что жаркие лучи солнца режут ему глаза. Он спешит домой и радуется, что непроницаемые занавески защищают его от докучливого солнца.

И Тульчинов и присоединившиеся к нему товарищи с минуту молчали, пораженные картиной чудесного утра. Они с жадностью впивали влажный воздух.

— Как хотите, господа, а я посижу здесь, — сказал, наконец, Тульчинов.

И, сняв с себя непромокаемый пальто, он бросил его на траву, лег лицом к небу и, прищуривая глаза, с наслаждением глядел на облака. Остальная компания последовала его примеру. Только юноша в лакированных башмаках не находил себе места, потому что его туалет был слишком изящен и легок, чтоб лечь на траву.

— Как мы все глупы, господа, — начал Тульчинов, глядя в небо, — живем в душном городе, вечно в комнатах!

— Нельзя ли меня исключить! — перебил с досадой юноша в лакированных башмаках, с ужасом ощупывая свой полусюртук светлого цвета, который запачкался травой и был сыр.

— Почему тебя исключить? — ты тоже городской житель, — сказал Тульчинов.

— Потому что я желаю остаться им навсегда и не сожалею, что встаю так поздно.

— Юноша сорвал полевой цветок, вдел его в петлю своего сюртука и начал любоваться им.

Тульчинов привстал: казалось, он хотел спорить, но, увидав, что все внимание его противника поглощено эффектом бутоньерки, лег по-прежнему и сказал:

— Мы во многом виноваты: наши физические болезни все от нас же происходят, а затем и душевные.

— Давно ли вы сделали это открытие? — заметил молодой мужчина, сухой и бледный.

— Сейчас, — весело отвечал Тульчинов. — Я в городе часто бываю сердит: мне то не нравится, другое: поеду за город — и все забываю: природа меня мирит с людьми, с их низостями, с их…

— Мне кажется, природа вас озлобляет, потому что я в первый раз слышу от вас, что люди низки, — перебил его худой и бледный молодой человек и закашлялся очень подозрительно.

— Поверьте мне, я люблю людей и готов пожертвовать для их блага своей жизнью.

— Может быть, вам жизнь надоела? Мы всегда то отдаем другим, что нам не нравится или никуда не годится.

— Совсем нет! — возразил Тульчинов.

Но бледный молодой человек с жаром перебил его, продолжая начатую мысль:

— Почему, если вы имеете нужду, вам прежде всего предлагают дружбу, сожаление, а не деньги?

— Не горячитесь; я знаю очень хорошо людей, понимаю их эгоизм, но я, я очень люблю жизнь в эту минуту.

И Тульчинов с наслаждением осмотрелся кругом.

— Надо уметь пользоваться ею, а жизнь очень хороша, — прибавил он.

— Да, она хороша, но не для всех. Например, завтра вместо этой травы я увижу зеленое сукно, вместо этого леса — кучу перьев, вместо воды — чернила! Теперь я взобрался по мягкой траве на гору; завтра я должен буду взойти в четвертый этаж, чтоб просидеть в душной комнате несколько часов. Нет, я не так скоро мирюсь с жизнью и прощаю ей.

Молодой человек покончил речь сильным кашлем, и от волнения на его бледных и впалых щеках выступил багровый румянец.

Несколько голосов восстали против него, а некоторые за него.

— Вот откуда вытекают наши страдания; из злопамятности! Я так все простил и все забыл, — сказал торжественно Тульчинов.

— Очень понятно; сравните меня с собою: кто поверит, что вы гораздо старше меня?

— Что ж! вы больны, а я здоров: ваши страдания вас состарили прежде времени.

— Ведь и вы страдали? — язвительно спросил бледный молодой человек.

— Да, но я их вынес; вы слабее меня; вы…

— Нет-с, извините, тут есть другая причина. Вы страдали из прихоти!

Все засмеялись; особенно заливался юноша в лакированных башмаках, как будто отмщая Тульчинову за утреннюю прогулку, которую он устроил.

— Как из прихоти? — спросил удивленный Тульчинов.

— А вот как: вы страдали, лежа на диване и куря дорогую сигару, а я страдал, умирая с голоду и холоду. Вы, господа, имеете об этом чувстве, которое называют страданием, очень приятное понятие…

И бледный молодой человек обвел насмешливым взглядом всю компанию и продолжал:

— Вам есть хочется? у вас аппетит? — вы радуетесь, потому что вас ожидают тонко приготовленные блюда. Я же, я до сих пор без страха не могу чувствовать голод: мне все кажется, вот я опять перечувствую унижение, злобу на свое бессилие, как в былое время, когда над головой моей пируют гости, а я, я думаю, где взять обед… Вы живете с людьми по вашему вкусу, а я жил с теми, с кем столкнет необходимость. Вы не знали отказа своим прихотям, а я разучился их иметь. Ну, а остальные чувства я делю поровну.

100