Том 9. Три страны света - Страница 131

131

— А неважное место. Стоит у самой Оби, по правому берегу; церковь в нем, амбаров до сотни да домов тридцать обывательских; жителей до ста человек наберется… и только у четырех домов в рамах стекла, а в остальных вместо стекол натянута налимья шкура. Вот тебе и Обдорск! Как я там был, так счетом велось всего шесть лошадей и до тридцати кур. А вот собак много там, — они дело делают: тяжести перевозят, а зимой так голодают, что рвут и человека и все, даже жрут одна другую, хоть не показывайся на улицу!.. Невеселое место! Кроме оленины и рыбы, пищи никакой. В Полуе (река) летом водится муксуны и сельди; да ловят их одни церковники.

— Отчего так?

— Да только им позволено,

— Ну, а остяки — хороший народ?

— Да ты про каких спрашиваешь: про крещеных или некрещеных?

— Ну, некрещеные?

— Чего хорошего ждать? дичь! — отвечал Антип. — Живут так, что не приведи бог! Дети родятся белые и здоровые, а вырос — черен, как цыган!

— Отчего так?

— А от дыму. Уж так у них жилья устроены. Подлинно дикий народец!

— Конечно. А вот у нас, Антип Савельич, и не дикий народ, а черные избы не выводятся…

— А разве хорошо, — отвечал Антип. — Да что станешь делать? С иным нашим мужичком, словно как с остяком или лопарем каким, в сорок лет не столкуешь. Пробовал и я говорить!

Антип махнул рукой и помолчал.

— Ну, а что ж остяки? — спросил Каютин.

— Так вот, батюшка, спросишь иного, сколько лет? и не понимает, о чем спрашиваешь! Счета лет не ведут. Бабам вовсе имен не дают и на бабу так смотрят, как будто она вовсе и не человек. Вот и поди тут! А баба у них в тысячу раз лучше мужика: и работяща, и смышлена, и проворна… Да он, лежебок, отними ее у него, пропадет с голоду. Так нет! туда же, перед ней хорохорится…

— Да ведь уж не у них одних, Антип Савельич, обычай такой.

— И подлинно так! точно, не у них одних. Иной бабу точно скотину какую в дом берет: нужна-де работница! А там не спрашивай, любо ли ей, нет ли, — живи, работу тяжелую неси… Измается сердечная: замуж шла, кровь с молоком была, глаза словно самоцветные камни горели, белые руки словно наливные яблоки были… а прошел год — на кладбище несут!

Чувство сильней обыкновенного участия и сострадания к чужому, отвлеченному горю слышалось в голосе Антипа. Кончив речь, он глубоко вздохнул и повесил голову.

— Ты мне хотел рассказать, Антип Савельич, — сказал Каютин, — как ты собирался жениться, да вдруг не женился.

— После! — отвечал Антип, подняв голову. — А вот теперь, — прибавил он, прикрывая тихим смехом легкое дрожание голоса, — теперь послушай, как остяки женятся. Берут они по три и по четыре жены, а родства не разбирают: даже сын волен жениться на родной матери! Тоись как жениться? коли сговорились меж собой — вот и свадьба; обрядов никаких. А надоели друг другу — вольны разойтись. Чуден показался мне один обычай: коли у остяка жена умрет, так он наряжает чучелу и кладет спать с собою; поутру дает ей утереться, будто она умылась; за обедом сажает ее с собою рядом, дает чашку, ложку и ножик, — кушай, мол, на здоровье! И так иной раз делает год, два, три, четыре, хоть бы уж даже и новую жену взял. Так и вдовы иные делают. Нечего сказать, народец!

Антип посмеялся.

— Ну, а крещеные лучше живут? — спросил Каютин.

— А как сказать? Да, почитай, так же! Живут они в юртах; а юрты разделены по семействам, — ни дать ни взять — стойла; печей нет, а глиняные очаги, окна обтянуты налимьей шкурой… Я видел, как они праздник справляли: перед юртами столы поставлены — мясо, рыба, вино, пиво; и мужчины, и бабы все напились и потом принялись драться вповалку.

Так беседовали Каютин и Хребтов, загнанные зловонным дыханием дельфина вниз; как вдруг судно сильно покачнулось, послышался страшный треск и потом глухой рокот.

— Вот те и раз! знать, на кошку (мель) попали! — сказал Хребтов и кинулся наверх. Каютин за ним.

Хребтов угадал. Обе лодьи стояли действительно на мели, и, что всего хуже, «Надежда» сильно погнулась на один бок.

— Не робей, ребята, — закричал Хребтов, вбегая в толпу оторопевших и бестолково суетившихся товарищей, — нечего даром время терять. Обмеривайся — глубоко сидим в воде? Да что там, ребята, отчего наша лодья боком сидит! Камень, что ли, под ней…

— Камень! — дрожащим голосом отвечал Водохлебов, лоцман «Надежды», плечистый и коренастый мужик лет тридцати.

— Камень… — повторил задумчиво Хребтов. И бледный Каютин, не спускавший глаз с своего путеводителя, которому вверил свою судьбу, заметил легкое беспокойство в его голос! — Так что ж! — продолжал смелее Хребтов, — бог даст, стянемся и с камня…

— Куда стянуться, Антип Савельич, — заметил Водохлебов, — станешь стягиваться, а тут, глядишь, камнем дно разрежешь. Вот тебе и будет лодья: только и видели!

— Ахти, беда! еще беда! — закричал в ту минуту обмеривавший глубину кормщик Сажин, малый лет девятнадцати, еще в первый раз пускавшийся вместе с своим отцом, старым и опытным мореходом, в такое дальнее и отважное плавание. — Отлив начинается! Вон, гляди, всплески пошли.

— Вот беду нашел! такие ли беды бывают, — крикнул Хребтов, оглядывая море вокруг. — И впрямь, отлив будет, — сказал он, раздумывая, — вишь, какие россыпи (буруны) пошли. Ну, что ж? слава богу! прискучило вам, рабам божиим, все водой плыть, клочка земли не видать: вот и посуху погуляем!.. ха, ха!

Антип посмеялся. В самом деле скоро около судов начала обозначаться песчаная мель; по мере убыли воды она все увеличивалась, и наконец образовалось большое песчаное поле, среди которого стояли суда наших промышленников, глубоко врезавшись в рыхлый песок.

131