Том 9. Три страны света - Страница 16

Хозяйка не отвечала, но в каждом взгляде ее на дверь выражался печальный упрек.

— Какое горе у тебя, Полинька? — спросила она, желая переменить разговор.

Пересказывая приятельнице свое горе, Полинька долго крепилась; наконец сил у нее не стало: она расплакалась.

— Полно! о чем плакать? вы еще молоды. Ну, что было бы хорошего, если б вы теперь обвенчались? ни у него, ни у тебя ни гроша…

— Да, я знаю, что нельзя!.. — отвечала Полинька, отирая слезы: — а все-таки мне грустно… мало ли что может случиться….

— Одно может случиться, что он разлюбит тебя. Так пусть лучше разлюбит, пока не обвенчались… а то дети…

Надежда Сергеевна тяжело вздохнула.

— О, он меня не разлюбит! — самодовольно отвечала Полинька. — Я пришла к тебе посоветоваться, — продолжала она, приняв важный вид: — не знаешь ли ты, у кого денег взять под залог?

— А тебе разве нужно?

— Да, мне нужно заложить часы и ложки…

— На что? — встревоженно спросила Надежда Сергеевна.

— Да у него нет денег на дорогу. Он хотел остаться здесь на месяц, чтоб заработать, да я подумала: он такой ветреный, пожалуй, опять решимость пройдет… так я лучше хочу дать ему денег…

— Смотри, не скоро опять выкупишь.

— Отчего? я еще больше буду работать, когда он уедет.

— Хорошо, если так, а то бог знает что может случиться.

— Да что же случится!

— Захвораешь.

— И выздоровлю.

— Я бы тебе сама денег дала, — со вздохом сказала Надежда Сергеевна, — да как просить у него…

— Нет, полно, — перебила Полинька, — как можно! тебе самой нужно… у тебя дети! Я за себя не боюсь: я одна…

— У моего мужа есть знакомый, — он еще с ним в компании, — который, говорят, дает деньги.

— Кто он?

— Да он, кажется, теперь здесь…

Хозяйка подошла к двери, и, отняв сбоку занавеску, заглянула в соседнюю комнату.

— Точно здесь, — сказала она, — у него пренеприятное лицо; но муж говорит, что он отличный человек.

Полинька тоже полюбопытствовала заглянуть за занавеску.

В комнате, убранной с безвкусным великолепием, вокруг стола, установленного бутылками, сидело, ходило и лежало человек десять, с красными лицами и сверкающими глазами; они кричали, хохотали, чокались, целовались и пели. Полинька была скромна, но чувство скромности не переходило у ней в щепетильность и чопорность, и она с любопытством рассматривала холостую пирушку, которой не приводилось еще видеть ей ни разу в жизни, и не смущалась тем, что не на всех пирующих были галстуки, а на некоторых не было даже и сюртуков. Прежде всего, бросался в глаза господин, которому высокий рост, широкие плечи, огромный лоснящийся лоб и круглые красные щеки, удачно скрадывавшие своей одутловатостью непомерную величину носа, давали неотъемлемое право на название «видного мужчины». На глаза некоторых он мог назваться даже красавцем. Наряд его поражал пестротой и изысканной роскошью: в его шарфе горел брильянт, оскорблявший своей огромностью всякое чувство приличия, а толстые пальцы его жестких и красных рук усеяны были кольцами и перстнями, столько же безвкусными, сколько и богатыми. Во всю длину груди шла золотая толстая цепь; на животе тоже красовалось золото, в форме разных зверей, птиц и рыб. Его черные, довольно жидкие волосы, с висками, зачесанными к бровям, щедро натерты были фиксатуаром. Походку имел он величавую, а в маленьких, заплывших жиром глазах его выражались самодовольствие и презрительное высокомерие. Говорил он сиплым басом, резко и отрывисто, и хохотал — исключительно собственным шуткам — так, что стекла дрожали. Он беспрестанно обходил с бутылкой гостей, наполнял стаканы, непомерно проливая, и приставал с просьбами пить.

— Что ж, господа! — говорил он с упреком: — никто не пьет! Разорить, что ли, хотите Ивана Тимофеича?.. Ведь я для того купил, чтоб пить… ей-богу! или боитесь, нехватит на ночь?.. А Иван-то Тимофеевич на что?.. Стоит турнуть гонца к благодетелю… А? не правда ли?

Благодетель, к которому относились последние слова видного мужчины, господин с стеклянным лицом и стеклянными глазами, по всей вероятности винный продавец и главный потребитель своего товара, энергически отвечал:

— Для милого дружка и сережка из ушка; хоть бочку прикатим, слова не скажем!

— Уж еще мы не пьем! — возразил видному мужчине один рыжий гость обиженным голосом. — Да я еще за обедом водки три рюмки да хересу стакана четыре выпил… а ведь каждый стакан хересу бутылки шампанского стоит!

— Ну вот, — перебил его видный мужчина, — расхвастался! десять человек… а что выпили? стыдно сказать! всего… всего, — заключил он тоном тончайшей иронии, — третью дюжину допиваем!

Раздался дружный хохот гостей, покрытый собственным хохотом видного мужчины.

— Борис Антоныч, сделайте одолжение!

Господин, к которому теперь обратился видный мужчина, сидел на диване; видна была только его голова, которая висела почти над самым столом, резко отличаясь своей бледностью. Лицо маленькое, с миниатюрными, очень тонкими и нежными чертами, необыкновенно черные курчавые волосы, изредка пересыпанные седыми, проницательные большие глаза, радостно вращавшиеся кругом, и густые нависшие брови, которые, казалось, неохотно расправлялись вопреки своей привычке хмуриться: таков был Борис Антоныч.

— Вы знаете, что я не могу много пить, — отвечал он тонким и приятным голосом.

— Для меня! — неумолимо возразил видный мужчина, двинув к нему стакан, который пришелся почти на одной линии с носом курчавого старичка.