Том 9. Три страны света - Страница 187

187

— Нет-с… не то-с…

— Что же?

— Он, может быть, дорожит…

Горбун остановился и значительно поглядел на Бранчевскую.

— А, понимаю! наглец! неужели ты думаешь, что он поверит тебе? Одно мое слово, и ты можешь погибнуть… Да, ты доведешь меня до того, что я пожертвую всем, чтоб, наконец, наказать тебя за все твои преступления!

Горбун побледнел.

— Я их наделал! — сказал он задыхающимся голосом. — Заемные ваши письма…

— Они недействительны! — перебила Бранчевская.

— Так мне остается напомнить вам одно…

И горбун огляделся во все стороны.

Бранчевская с ужасом тоже огляделась кругом; потом они в одно время сделали движение друг к другу.

Горбун понизил голос и мрачно сказал:

— Ночь в Париже… вы призвали меня, я вам отдал пук писем, вы бросили их в камин…

И он опять оглянулся кругом.

Бранчевская жадно слушала его и нетерпеливо кивала головой. Ее черные глаза сделались огромными, брови сдвинулись, ноздри расширились. Она походила на одушевленную статую гнева. Горбун, казалось, наслаждался ее волнением.

— Вы поспешили их бросить в камин, — продолжал он медленно, с страшной улыбкой. — Хе, хе, хе! (он тихо смеялся), но ваши письма были только сверху, а остальные я спрятал… хе! хе, хе!

Бранчевская помертвела. Стиснув зубы, будто желала остановить стон, готовый вырваться, она прислонилась к креслам. Горбун продолжал:

— Да, я предчувствовал, что вы не сдержите своего слова, и вот мое предчувствие оправдалось!

Бранчевская долго стояла молча и неподвижно. Наконец, упав в изнеможении на кресло, она слабо сказала:

— Доказательства, какие ты имеешь против чести моей и нашего семейства, ничтожны!

Горбун улыбнулся. Бранчевская продолжала:

— Да, я сама буду просить сына, чтоб он взял их у тебя. Я решилась на все, но зато и ты хорошо будешь наказан.

И она опять пришла в страшное негодование. Смущенный ее угрозами, горбун потупил глаза.

— Да! — продолжала она. — Ты, верно, хорошо знаешь законы, так скажи же мне, какое наказание назначено за подлог подписи? а?

Горбун повесил голову, согнулся, как дряхлый старик, и молчал.

— Ну, говори же! — повелительно сказала Бранчевская.

Горбун продолжал молчать.

— Я тебя спрашиваю, какое наказание бывает за подлог руки! — грозно закричала Бранчевская.

— Сибирь… — мрачно произнес горбун.

Бранчевская дико засмеялась. Горбун вздрогнул.

В ту минуту резкий стук послышался в соседней комнате. Смех Бранчевской замер.

— Нас подслушивают! — с ужасом сказала она и кинулась сперва к одной двери, потом к другой.

— Подслушивают? — пугливо повторил горбун.

Схватив свечку, Бранчевская отворила дверь, которая вела в ее спальню; горбун, тоже взяв свечу, исчез в другую дверь.

Через минуту они воротились; лица их были спокойны.

— Никого! — сказала Бранчевская, свободно вздохнув.

Но они долго еще не решались продолжать разговор, прислушиваясь. Бранчевская первая нарушила молчание, но так понизила голос, что ее едва можно было слышать.

Через полчаса горбун вышел, низко кланяясь; Бранчевская с отвращением проводила его глазами. Но голова его тотчас опять показалась между занавесками.

— Завтра! — сказал он тихо, с насмешливой и злобной улыбкой.

Бранчевская вздрогнула, кивнула ему головой и с ужасом закрыла лицо. Так она сидела долго, полная грустных мыслей. С тяжким вздохом достала она с своей груди маленький образок, долго рассматривала его, осыпала поцелуями. Слезы брызнули из глаз ее, и, упав на кушетку, в бархатных подушках заглушала она свои стоны.

Полинька в своей комнате тоже рыдала. Угрызения совести терзали ее. Когда она пришла в себя и раздумалась, ей стало так грустно, так невыносимо тяжело, что она кинулась к Бранчевской, готовая рыдать и умолять ее, сама не зная о чем; но Бранчевской в спальне не было. В соседней комнате слышались голоса; один принадлежал Бранчевской, в другом Полиньке нетрудно было узнать голос горбуна. Мучимая неизвестностью, невольно приблизилась она к занавеске и стала вслушиваться в их разговор. Она не сознавала, что делает, и плохо понимала, что они говорили. Дикий хохот Бранчевской так испугал ее, что она кинулась вон, забыв всякую осторожность, и задела стул…

Многое было непонятно Полиньке в разговоре, который она невольно подслушала. Но она уверилась в одном, что тайна ее рождения наконец будет открыта, и что она, может быть, даже найдет свою мать. И когда прошел первый порыв стыда, сердце ее забилось радостью; тысячи планов столпились в ее голове; она торжествовала при мысли, как поразит эта весть ее врагов, к которым уже причислила Кирпичову и башмачника.

Наступило утро. Полинька истомилась, ожидая, когда ее позовут к Бранчевской. Но утро прошло — она не видала Бранчевской. Наступил и вечер — ее все не зовут к ней. Полинька трепетала при мысли, не догадалась ли Бранчевская о ее поступке. «Может быть, она не хочет больше меня видеть», — с ужасом думала она.

Но Бранчевская ничего не подозревала; только к вечеру встала она с постели и перешла в комнату, где накануне виделась с горбуном. Жаль было ее видеть: из гордой и бодрой женщины она превратилась в слабую и дряхлую старуху.

Бранчевская поминутно смотрела на часы; пробило уже одиннадцать, но тот, кого она, по-видимому, так нетерпеливо ждала, не приходил. Наконец занавеска заколыхалась. Бранчевская приподнялась, и на ее бледном лице появилась улыбка. Вошел горбун.

187