Том 9. Три страны света - Страница 93

Она очень ясно припомнила сцену в карете и свой страх при появлении горбуна со свечой в руках, — отерла слезы и стала себя спрашивать, что же он хочет с ней делать. Полинька знала, что законы строги, если бы он решился употребить насилие; да и к тому же она слишком надеялась на свои собственные силы… Итак, она решила, что горбун только хочет испугать ее. «Хорошо же, я его проведу!» — подумала Полинька и, увидав себя в зеркале во весь рост, невольно засмотрелась. Ей очень нравилось, что она может видеть свои ножки. Полинька распустила свою черную косу, чтоб оправить волосы, и очень-очень удивилась, как они у ней длинны. Медленно и с сожалением она снова свернула свои волосы и, окончив туалет, села на диван против зеркала и стала в него глядеться. Она смотрела на свою фигуру, отражавшуюся в зеркале, как на совершенно ей незнакомую, и ей было совестно сознаться, что эта фигура очень ей понравилась.

Потом она снова перешла к своему горю; сердце ее сжалось, и такой страх охватил ее, что она готова была кричать.

Вдруг вдали, бог знает где, послышались тихие и мерные шаги; они все приближались; наконец Полинька услышала, как кто-то вложил ключ в дверь и тихо повернул его. Вспомнив свое намерение, Полинька вскочила с дивана и спряталась за дверь, которая в ту же минуту медленно раскрылась. Полинька увидела в зеркале горбуна: он искал ее. Она совсем забыла, что если сама видит горбуна, то и он может ее увидеть, и вздрогнула, когда глаза их встретились. Он усмехнулся и заглянул за дверь.

Полинька бросила на него взгляд, полный негодования и упрека.

— Вы не думайте, Палагея Ивановна… — пробормотал горбун в волнении.

Заметив его робость, Полинька ободрилась и с запальчивостью сказала:

— Это низко, это неблагородно, Борис Антоныч!

Горбун потупил глаза и молчал, но едва заметная улыбка дрожала на его узких губах.

— Выпустите меня, сейчас же! — повелительно сказала Полинька.

— Несколько слов! — кротко возразил горбун.

— Я вас не хочу слушать! — гордо отвечала Полинька и взялась за ручку двери.

Горбун быстро захлопнул ее и запер на ключ. Плотно прижавшись к двери и улыбаясь сколько мог приятно, он глядел на испуганное лицо Полиньки. С минуту они молчали.

— Извините меня, Палагея Ивановна, — первый начал горбун, — но я решился во что бы то ни стало объясниться с вами. Я употребил все средства решительные… но вы сами… вы из одного каприза не хотели сказать мне хоть одно утешительное слово. Нужно же мне было принять меры. Но клянусь вам, я теперь не имел бы счастия видеть вас у себя, если б час тому назад, в карете, вы дали мне объяснить вам… Вы выгнали меня!.. а?

И злая улыбка передернула его лицо; он вопросительно глядел на Полиньку, которая потупила глаза.

— Неужели я так страшно провинился перед вами, что ни мои слезы, ни мои страдания не могут вас смягчить? и что такое я вам сделал? скажите, ну, что такого ужасного я вам сказал, чтоб можно было так оскорбить человека моих лет?

В голосе горбуна было столько упрека, что Полинька прослезилась и почувствовала, как будто она точно виновата.

— Я вас не оскорбляла, Борис Антоныч, — робко заметила она.

Улыбка пробежала по его лицу; он усмехнулся.

— Выгнать человека из дому, тогда как он был расположен к вам, как отец, как брат! не отвечать ему на все его мольбы, бежать от него, как от злодея, с отвращением отворачиваться от него, — как же все это вы назовете, как не оскорблением? а?

И горбун задрожал.

— Мало того: вы лишили меня сна и аппетита, вы сделали из меня круглого дурака; я запустил свои дела, интересы мои сильно пострадали; и все вы, вы… Палагея Ивановна… да! вы виноваты!

Горбун приостановился.

— Я должен был прибегнуть, — продолжал он, придав своему лицу и голосу больше кротости, — к смешному средству в мои лета; но что же делать! По крайней мере вы теперь выслушаете меня.

Горбун поднял глаза к потолку и торжественно сказал:

— Видит бог, мои намерения чисты!

И, обратясь к Полиньке, он прибавил с приятной улыбкой, указав ей на диван:

— Извольте сесть, и прошу вас, Палагея Ивановна, выслушать меня.

Полинька не решалась.

— Я прошу теперь только одного, чтоб вы выслушали меня и узнали бы, какой я человек и насколько предан вам.

Полинька села на стул у двери.

— Что же вы, Палагея Ивановна? — спросил горбун, указывая на диван.

— Мне и здесь хорошо! — отвечала Полинька, рассчитывая, что горбун не так близко будет сидеть к ней.

— Там дует! — заметил горбун, указывая на дверь. — Хе, хе, хе!

— Она заперта, — с особенным ударением отвечала Полинька.

— Как вам угодно… мы и здесь переговорим, — добродушно сказал горбун и придвинул себе кресло, чтоб сесть ближе к Полиньке, которая делала над собой страшные усилия, чтоб не убежать от него в угол.

— Вот видите ли, Палагея Ивановна, — начал горбун, — Василий Матвеевич банкрут не сегодня, так завтра!

— Боже мой! неужели это правда? — с испугом спросила Полинька.

— Я вам, кажется, писал об этом… хе, хе, хе! — сказал язвительно горбун.

— Неужели нет надежды, Борис Антоныч? — умоляющим голосом спросила Полинька, знавшая, что горбун был главным кредитором Кирпичова.

— Как нет! помилуйте-с! можно еще уладить дело!

— О, вы это сделаете: вы спасете их! — с увлечением сказала Полинька и, сложив руки, умоляющим взором смотрела на горбуна. — Она была еще в таких летах, когда чужое горе, чужая опасность живо трогают.