Том 9. Три страны света - Страница 285

285

Приведенные соображения позволяют предполагать, что подавляющее большинство глав романа, в том числе и по линии «интриги и вообще любовной части романа», принадлежит Некрасову.

7

Рассчитанный прежде всего на читательский интерес к занимательной беллетристике и на малоразвитые литературные вкусы, роман пользовался успехом у молодежи.

В январе 1851 г. Н. А. Добролюбов — в те годы еще подросток — записал в своем дневнике: «Этот прекрасный роман я уж читал, но снова перечитал некоторые места». Особенно понравилась Добролюбову часть шестая.

В ряду любимых книг своего детства называет «Три страны света» известный педагог В. П. Острогорский: «Были тут и Пушкин, и Гоголь, и баллады Жуковского, и „Таинственный монах“ Зотова, и „Два брата“ Загоскина, и „Избранный немецкий театр“ Шишкова, и „Три страны света“, и „Гернани“ Гюго, и „Преступление“ Мюльнера <…> и „Король Энцио“ Раупаха».

О том, как был воспринят роман в читательской массе, можно судить по воспоминаниям Панаевой: «В редакции было получено много писем от иногородних подписчиков с благодарностями за „Три страны света“, но получались и такие письма, в которых редакции предлагали роман, написанный десятью авторами, под названием „В пяти частях света“, и писали, „что этот роман будет не чета вашему мизерному, бездарнейшему роману“» (Панаева, с. 176).

В кругу литераторов, сотрудников «Современника», роман подвергся взыскательной критике.

Краткий отзыв о первой части «Трех стран света» содержится в письме Н. П. Огарева к Н. А. Тучковой от 2–3 января 1849 г.: «Я вам скажу несколько слов о романе Некрасова и Студницкого <так!> (ведь он писан ими вдвоем). Я прочел несколько глав. Канва великолепна. Но слишком много скучного. Бесконечные подробности и больше подробностей описательных, чем относящихся к характерам. Действие живее, чем действующие лица, и подробнее разработано. Не знаю, что будет дальше, но то, что я прочел, могло бы быть сокращено наполовину и оттого выиграло бы в энергии. Впрочем, у меня нет веры в роман, который писан a duo <вдвоем>».

Несколько дней спустя, 5 января, Огарев вновь делится впечатлениями о романе. На этот раз он пишет лишь о сцене прощания Каютина с Полинькой: «Боже ты мой! Как это хорошо, друг мой! Как это из сердца и из жизни вырвано! Как это просто, живо! <…> Я заплакал от того, что это так юношески хорошо. <…> Я будто сам был Каютин и любил Полиньку и будто мне было лет 20. Да что ж? Я разве хуже бы мог любить теперь в 35?».

Незадолго до того, как были написаны эти строки, Огарев расстался с Тучковой, и сцена прощания Каютина с Полинькой была созвучна его настроению.

Дневниковые записи А. В. Дружинина сделаны по прочтении двух первых частей романа. «„Три страны света“, — писал Дружинин, — спекуляция довольно ловкая, которая может понравиться публике, несмотря на свои недостатки. В этом романе нет ничего своего, все украдено. Начиная с Полиньки, идеальной гризетки (Rigolette), до персиянина, выведенного на сцену с целью описать действие опиума, все взято из модных романов. Вопрос не в том, понравится ли роман публике, а в том, заметит ли она, что все эти лица списаны, очерчены второпях, что происшествия сшиты на живую нитку, что гибель промахов и противоречий встречается на каждом шагу» (ЦГАЛИ, ф. 167, оп. 3, ед. хр. 97) (запись от 7 ноября 1848 г.). Дружинин отметил в романе оригинальную тему, но она показалась ему развитой недостаточно: «Кажется мне, что авторы до этого времени упустили из виду одно обстоятельство, до крайности способное придать роману живой и глубокий интерес. Я говорю о странствовании Каютина по России. Это странствование, судя по началу, обрисовано как-то слабо и без той привлекательности, которую так легко ему придать» (там же; запись от 9 ноября).

Панаева приводит в своих воспоминаниях высказывание В. П. Боткина. «Нельзя, любезный друг, нельзя срамить так свой журнал — это балаганство, это унижает литературу», — будто бы говорил Боткин И. И. Панаеву, имея в виду то обстоятельство, что под романом стоят две подписи. «До этого времени, — поясняет Панаева, — в русской литературе не было примера, чтобы роман писался вдвоем» (Панаева, с. 175). Коллективное авторство было в те годы, действительно, редкостью, хотя в 1845–1847 гг. в «Библиотеке для чтения» печатался с перерывами роман Ф. В. Булгарина и Н. А. Полевого «Счастье лучше богатырства». Весьма возможно, что Боткин, подобно Огареву, не признавал совместного творчества.

В дальнейшем, вспоминает Панаева, Боткин «изменил свое мнение и с участием осведомлялся о ходе <…> работы» (Панаева, с. 176). Это свидетельство не вызывает доверия уже потому, что перемена в отзывах Боткина связывается мемуаристкой с читательским успехом романа. Боткин был не из тех критиков, которые изменяют свои мнения под влиянием отзывов публики. Кроме того, осведомляться о «ходе работы» в связи с читательским успехом невозможно было и потому, что авторская работа была завершена до появления романа в печати. Наконец, Боткин приехал в Петербург лишь в январе-феврале 1849 г., когда уже была напечатана первая часть романа (не имевшая ожидаемого успеха у публики). В это время он действительно посещал Панаевых и, надо полагать, высказывал свои суждения о романе — какие, остается покамест невыясненным.

Первоначальные печатные отклики на роман имели характер реплик и принадлежали редакторам литературных журналов.

Редактор «Москвитянина» М. П. Погодин усматривал в «Трех странах света» худший образец «натуральной школы»: «…г. Некрасов, вместе с г. Станицким, начинает повесть „Три страны света“ описанием женщины в родах. Пощадите, господа натуралисты! Младенца подкинули. Кто-то пошел смотреть его: он лежал красный и сморщенный. Пощадите, господа натуралисты!» (М, 1848, т. 6, с. 185).

285